Константин Бабкин: «Мне показали на карте город Краснокаменск и поинтересовались, не хочу ли составить компанию Ходорковскому…»

В конце 90-х трое недавних выпускников Московского физико-технического института Константин Бабкин, Дмитрий Удрас и Юрий Рязанов стали совладельцами крупнейшего в России комбайнового завода «Ростсельмаш». Предприятие, как и многие агропромышленные хозяйства в то время, пребывало в настолько плачевном состоянии, что покупку некоторые объясняли рейдерскими целями. Мол, возьмут за бесценок и распродадут по частям. Но уже через несколько лет однокашники оказались в списке Forbes, и сегодня их группа «Новое содружество» объединяет 20 компаний, среди которых, понятно, «Ростсельмаш», производитель лакокрасочных покрытий «Эмпилс» и тракторный завод Buhler Industries в Канаде. Это на их комбайнах минувшей осенью ездили по кукурузным полям довольные Путин с Медведевым. Впрочем, Константин Бабкин критикует власть и утверждает, что при существующей экономической политике через десять лет в нашей стране не будет собственного сельхозмашиностроения.

О том, почему «Ростсельмаш» перенес часть мощностей в Америку, зачем преуспевающему бизнесмену Партия дела и как его уговорили уступить место лидера в «Свободной России» адвокату Михаилу Барщевскому, в интервью корреспонденту журнала РБК Алине Максиматкиной рассказал глава «Нового содружества» КОНСТАНТИН БАБКИН.

«БИЗНЕС ДОЛЖЕН ПРИНОСИТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ»

— Как вы после Физтеха оказались в агропроме? Когда вы начинали, эта отрасль считалась бесперспективной...

— Институт я окончил в 1994 году, а в сельхозмашиностроении оказался в 1999-м. Путь нашей компании был долгим и тернистым. Несколько видов бизнеса сменили, начиная с мыловаренного завода. А машиностроением занялись в общем-то случайно. Когда в конце 90-х появились деньги и накопился опыт в производстве, мы стали искать крупное предприятие, которое можно было бы взять и купить. Хотелось вывести его из кризиса и придать новый импульс развитию. Рассматривали заводы в самых разных отраслях — и в химической, и в авиационной.

—  Это и странно: обычно у нас хотят не производить, а торговать…

— Да, сейчас особенно. Поскольку производить невыгодно. Мы же, наоборот, всегда уделяли внимание именно производственным активам. Наверное, потому, что бизнес должен приносить удовольствие, а производство нам интереснее, чем купля-продажа.

— Когда приобретали «Ростсельмаш», на что рассчитывали?

— На то, что людям нужно есть, а для производства продуктов питания необходимы комбайны. Хотя в 90-х сельское хозяйство находилось в жуткой депрессии. Но нам тогда казалось, что это временно.

— В каком состоянии было предприятие?

— О, в каком состоянии все это было! Все вокруг убитое, очень страшно выглядевшее, горы мусора, бегающие по заводу бездомные собаки... И совсем мало людей, ведь зарплату задерживали — кому на девять месяцев, кому на год. Задолженность предприятия работникам, поставщикам и кредиторам составляла 1,5 млрд руб. А в те времена 1,5 млрд — это значительно больше, чем сегодня. И произвел «Ростсельмаш» в 1998-м всего 850 комбайнов — ничтожное количество. Но мы посмотрели, подумали и решили, что справимся. Сможем выплатить долги, поднимем качество продукции, развернем активные продажи. Шанс был. Договорились с руководством завода, пообещали инвестиции и купили акции. То, что нас поддержали и они, и губернатор Ростовской области Владимир Чуб, было, конечно, смело с их стороны.

— Ситуация на рынке сбыта вам тогда уже была понятна?

— Ну как... Не то чтобы совсем. Но когда летишь из Москвы, допустим, в Ростов полтора часа, а под тобой поля-поля-поля, понимаешь, что комбайны-то нужны. Есть люди, которые готовы на них работать, есть деревни, которым требуется техника.

— Как вас приняли на заводе?

— Первое время был легкий шок. Там же зубры сидели, которые знали про комбайны все. А тут пришли мы, нам по 26—28 лет. Разумеется, притирались поначалу, но в итоге пошло.

В АМЕРИКЕ ДЕШЕВЛЕ

—  А когда стало ясно, что пошло?

— Через полгода после того, как мы взяли управление предприятием в свои руки. Липецкая область приобрела 600 комбайнов, а вскоре столько же машин заказала Кемеровская. Мы сменили поставщиков, занялись мотивацией сотрудников — и продажи сразу же возросли.

— Вы часто отмечаете, что в нашей стране государство должно так же поддерживать агропромышленный комплекс, как это делают в Европе или Америке. Между тем в John Deere, например, уверяют, что особой помощи не видят. Чего именно вы хотите?

— Поддержки экспорта в первую очередь. У нас вообще нет экспортного госфинансирования, что существенно осложняет поставки на рынки стран третьего мира. Во-вторых, содействия, не побоюсь этого слова, модернизации. Вот в John Deere говорят, что в год тратят на научно-исследовательские и конструкторские разработки порядка 1 млрд долл. Подчеркну, это та сумма, которую они списывают на НИОКР. Но в результате американское правительство берет с них почти на 500 млн долл. меньше налогов. Там, если ты вкладываешь деньги в развитие, государство компенсирует затраты налоговыми льготами. В России расходуешь миллиард — налоги все равно платишь зверские. Таким образом, пресловутая модернизация американским предприятиям обходится в два раза дешевле. При этом и в Штатах, и в Европе работают обычные люди, не всегда гениальные. Просто их поддерживают.

— С одной стороны, вы считаете необходимой господдержку, а с другой — выступаете против того, чтобы сельское хозяйство возвращалось в руки государства.

— Да. И ничего иждивенческого в такой позиции нет. Это нормальная гражданская позиция — требовать от чиновников, чтобы они вели себя прилично. И это не значит, что я им что-то обязан отдавать взамен. Мы платим огромные налоги, а они пусть создадут нам условия для работы. Я года четыре назад написал книгу как раз о том, должно ли государство иметь активы в экономике. Да, должно. В четырех отраслях — судостроении, авиастроении, производстве космических аппаратов и атомной энергетике. Потому что без господдержки такие предприятия развиваться не смогут. Но если власти начнут покупать земли, колхозы, то это будет профанация и воровство. Есть же в агросекторе госкомпании. Их деятельность ничего, кроме критики, не заслуживает.

—  В октябре 2007 года «Ростсельмаш» приобрел 80% канадской компании Buhler Industries, которая производит тяжелые колесные тракторы. Ваши оппоненты обращают внимание, что нелогично покупать активы за рубежом и вместе с тем рассуждать о тяжелом положении отрасли и настаивать на необходимости государственной помощи. Как вы это прокомментируете?

— И будем покупать! Если тут невыгодно производить, будем постепенно туда переводить площадки. Все логично. Нам надо расширять линейку: выпускать сеялки, культиваторы, зернопогрузчики. И когда мы думаем о том, что на создание новых мощностей потребуется, скажем, 50 млн долларов… Куда мы их инвестируем? Сюда? Нет! Туда, поскольку за границей электричество в два раза дешевле, пробок на дорогах нет, чиновники взяток не берут и налоги ниже.

—  Новых приобретений там не планируете?

— Нет, пока будем развивать то, что есть. Три производства в России, сборочные мощности на Украине и в Казахстане, пять площадок в Америке.

— Каковы ваши объемы экспорта и география?

— Около 40% техники мы поставляем в 27 стран. В основном это СНГ и Восточная Европа. Пытаемся выйти на рынок Северной Америки. Серьезно думаем об Индии. У нас есть разработки машин экономкласса, которые там могут быть интересны.

—  Несколько лет назад вы запустили в серийное производство новые комбайны и… получили кладбище современных машин. Из-за чего так вышло?

— Это случилось в начале кризиса. Нам с высоких трибун говорили, что правительство готово к любым сценариям, что государство всегда будет поддерживать сельское хозяйство. Мы нарастили объемы, приготовились выпускать 7,5 тыс. комбайнов в год — и тут вдруг обвал, крестьяне перестают покупать технику. У нас скопилось 1,3 тыс. машин. Это не кладбище, конечно, но неприятно. Уволили тогда несколько тысяч рабочих, вдвое сократили производство.

— Вернулись на докризисный уровень?

— Нет. Если, например, в 2004 году мы выпустили 6,5 тыс. машин, то в 2011-м — около 4,5 тыс. Восстановления не произошло. Половину августа и весь сентябрь рабочие отдыхали, находились в отпусках.

—  Какой у вас сейчас годовой оборот?

— 22 млрд руб. В наш холдинг «Новое содружество» входит ряд компаний, в том числе банк, депозитарий, но все они так или иначе обслуживают «Ростсельмаш».

— Начиная с 2006 года рынок агротехники в России рос на 30—40% в год, доля импорта к 2008-му увеличилась до 60%. Как вы сегодня, после кризиса, оцениваете перспективы рынка? Будут ли прежние темпы? Каких значений достигнет доля продукции из-за рубежа?

— Я бы не сказал, что рынок рос именно так. Были сильные колебания. То подъем на 30%, то падение на 50%. Опять же все зависит от политики. Вот в 2010 году из-за запрета на экспорт зерна крестьяне серьезно сократили производство. Естественно, они не стали инвестировать в покупку комбайнов, и объем рынка сельхозтехники уменьшился. С 1 июля 2011-го эмбарго отменили, но и наращивать внешние поставки не рекомендовалось. Получается, если дело и дальше так пойдет, доля импорта на нашем рынке в перспективе пяти-десяти лет приблизится к 100%. После выборов повысят налоги, это «слизнет» у нас еще несколько миллиардов рублей из инвестиционного бюджета, потом подскочат цены на электричество, топливо, что тоже отхватит какую-то часть денег. Оптимизма все это не добавляет.

— Молодые предприниматели готовы сейчас инвестировать в агропром?

— Нет. А зачем, если в соседней Европе размер дотаций на 1 га земли в разы больше? Ну вырастите вы коров или свиней, привезете на рынок, а там голландская свинина продается дешевле на 40%. И зачем это все? С другой стороны, вроде и у нас дотации есть, но распределяются они втемную. Получают их в основном «свои» предприятия. Я вот знаю, что в Смоленской области один уважаемый федеральный чиновник (имени называть не буду) приобрел себе охотхозяйство, куда и были направлены все дотации. Остальные денег не видели. Даже между регионами субсидии распределяются неравномерно. К примеру, есть Липецкая область и есть Белгородская: по площадям совершенно одинаковые, а разница в дотациях почти в 11 раз.

В КОМПАНИЮ К ХОДОРКОВСКОМУ

— В 2010 году вы учредили Партию дела. А ведь говорят, что там, где есть партия, нет дела. Как вы совмещаете бизнес с политикой?

— Так бизнес-то не развивается! Дела у нас идут не очень хорошо. Успех нашего сектора зависит только от действий правительства. И если экономическая политика останется прежней, через десять лет комбайны в стране производиться не будут. Но в России возможна и такая политика, при которой бизнес будет активно расширяться. Какие шаги нужно предпринимать — об этом-то мы и пытаемся сказать, создав Партию дела.

— А что за история у вас была с Михаилом Прохоровым? Почему вы так стремительно вошли и почти так же стремительно вышли из «Правого дела»?

— Ох, там следующая история. В начале прошлого лета Михаил Прохоров решил заняться политикой. Пригласил нас на встречу, мы побеседовали, он говорил те вещи, которые вполне соответствуют нашим устремлениям. О важности индустриализации, о том, что при нынешней политике у бизнеса нет будущего. Были, правда, сомнения. Я думал, что на его партию все-таки влияют решения, принимаемые на Старой площади. Но Михаил уверил в обратном. Якобы ему дали добро на оппозиционную деятельность. Мы начали сотрудничать, и в процессе притирки появились разногласия. Это были не самые принципиальные моменты, но тем не менее определенные его идеи настораживали. Я предложил заключить соглашение, что мы в Партии дела по некоторым вопросам будем придерживаться собственных решений. Прохоров отказался, сказал: «Либо ты, Бабкин, вступаешь в «Правое дело», либо разойдемся». А если Бабкин вступит в партию Прохорова, то Партия дела превратится во что-то невнятное. И мы предпочли сохранить за собой право выступать независимо.

— Независимо от «Правого дела» теперь и Михаил Прохоров…

— У меня, кстати, был похожий случай. Как-то лидеры «Свободной России» предложили возглавить их партию. Я получил полномочия, лишить которых можно исключительно по итогам голосования на съезде. Пошел на выборы в Новгородскую областную думу — первым номером в списке. Набрал 11%. А через неделю зовут на Старую площадь и говорят: «Все отлично, а теперь место освободи, хотим видеть на нем Михаила Барщевского». «Как это? — спрашиваю. — Меня же нельзя просто так снять, только съезд может решить». В ответ мне показали на карте город Краснокаменск и поинтересовались, не хочу ли составить компанию Ходорковскому.

— А как, на ваш взгляд, на аграрном секторе отразится возвращение Путина в президенты?

— Повысятся налоги и цены на ресурсы, страна почувствует первые результаты вступления в ВТО. Мы не сможем защитить свой рынок. Членство в ВТО обернется его большей открытостью, снижением дотаций и постепенной деградацией отрасли. Сейчас мы закупаем 40% продовольствия. А будем импортировать 60—70%.