Зерновое эмбарго. Рукотворный кризис?

Запрет на экспорт мешает нормальному развитию сельского хозяйства. Его нужно срочно отменять – иначе многие хозяйства разорятся. К такому выводу пришли участники круглого стола «Перспективы развития зернового рынка юга России», состоявшегося в редакции газеты «Крестьянин» (Ростов-на-Дону).

Участниками бурного обсуждения стали замминистра сельского хозяйства Ростовской области ГЕННАДИЙ УРБАН, директор агрофирмы «Целина» ВИКТОР БОРОДАЕВ, начальник отдела кредитования агробизнеса ОАО КБ «Центр-Инвест» АЛЕКСАНДР БЕЦ, директор Ростовского филиала Федерального центра безопасности и качества зерна и продуктов его переработки ГЕННАДИЙ КИРИЛЛОВ, директор ООО «Валары-Агро» ЭДУАРД КУРОЧКИН, начальник отдела агрострахования компании «Ингосстрах» АНАТОЛИЙ КУЧЕРЕНКО, глава ООО «Холдинг «Урал-Дон» АЛЕКСАНДР ЯРОШЕНКО. Круглый стол вёл журналист газеты «КРЕСТЬЯНИН» Василий Брусенский.
«КРЕСТЬЯНИН»: Какова текущая ситуация на зерновом рынке? Как введение запрета на экспорт сказалось на работе донских хозяйств?

ГЕННАДИЙ УРБАН: В прошлом году Ростовская область собрала 6,9 млн тонн зерна. С учётом переходящих запасов его общее количество достигло летом 7,5 млн тонн. На свои нужды мы тратим 3 млн тонн (корма, семена и хлеб), остальное предназначалось для экспорта. Но до введения эмбарго мы успели вывезти только 500 тысяч тонн. После запрета мы продали в регионы России более 2 млн тонн, в том числе пострадавшим от засухи – миллион. Но чтобы выкупить всё наше зерно, у центральных регионов нет ресурсов. В области сейчас хранится почти 3 млн тонн зерна. Такого остатка за все годы я не припомню, катастрофа.Цена на пшеницу падает начиная с марта. Мы не раз просили федеральные власти хотя бы на месяц-два открыть экспорт, разгрузить селян. Но безрезультатно.

АЛЕКСАНДР ЯРОШЕНКО: Решение о запрете принимали на основании двух цифр. Первая – что мы собрали всего 60 млн тонн зерна. Но ведь понятно – фермеры наверняка укрыли часть урожая, как обычно это делают, а погорельцы завысили свой ущерб, чтобы получить больше помощи. Вторая цифра – потреб¬ление в 75 млн тонн. Тоже неверно. Мы меньше потребляем – животноводство слабеет, да и люди уже столько хлеба не едят. Так что катастрофического разрыва не было. Но в результате, например, у нашего холдинга сейчас не продано 30 тысяч тонн урожая. Месяц, два, полгода держать его можно. А дальше?

Все селяне сейчас решают проблему: подкармливать второй раз озимые или нет? Защищать ли их от болезней? Это ведь огромные деньги. В среднем по холдингу «Урал-Дон» себестоимость тонны зерна в прошлом году составила 3,5 тыс. рублей без НДС. Цены на яды, топливо, удобрения уже выросли. Плановая себестоимость в 2011 году – уже 4 тысячи, без НДС. Будет экспорт, продадим по 6,5 тыс. за тонну. Не будет – по четыре придётся отдавать.

Хуже того, мы не знаем, сеять ли нам в этом году озимые или нет? Если да, то запасаться надо сейчас – готовить почву, закупать семена. А может, лучше уйти в пары в расчёте на урожай 2013 года? Стратегию выстроить невозможно. Государство должно чётко нам сказать, что оно будет делать – на год-два, а лучше на пять, конечно... Пошлины, квоты, субсидии, интервенции – каким всё это будет, мы не знаем.

ВИКТОР БОРОДАЕВ: Конечно, печатным словом оценить решение по закрытию экспорта не получается. А самое главное – что в итоге задачи, ради которых закрывали экспорт, оказались невыполненными. Цены на продовольствие всё равно повышаются, в животноводстве выжили только крупные холдинги, у мелких хозяйств денег на покупку нашего зерна нет. Надо было сначала создавать внутренний рынок, а потом уже закрывать границы. Это настоящий рукотворный кризис.

Мы ждали хорошей цены на продукцию почти пять лет. В 2010 году мировой рынок был благоприятен. И что получается? Казахстан и сейчас переваливает через донские порты пшеницу по $ 385 за тонну, а мы... Сейчас нам ехидно говорят – не надейтесь, экспорт раньше осени не откроют. До этого, когда несколько лет не было хорошей цены, нас спрашивали: а что ж вы столько пшеницы посеяли? Не по-государственному мыслите. Но где, как не здесь, ещё сеять пшеницу?

Сейчас на юге России скопилось 11 млн тонн зерна. Столько вагонов нет, чтобы вывезти его, даже если купят. За восемь месяцев эмбарго мы продали всего 40 тысяч тонн, осталось ещё 30. Недавно сравнили цены, по которым продавали зерно и по которым могли бы, – наше хозяйство потеряло от закрытия экспорта 260 млн рублей. Сумма господдержки за этот срок составила 28 млн руб. Не надо нам такой господдержки, лучше откройте рынок!

ГЕННАДИЙ КИРИЛЛОВ: Цена на пшеницу и дальше будет падать. Зерно для нечернозёмных районов крупные животноводческие холдинги закупили, это правда. Но чем ближе к весне, тем меньше спрос. Мелкие хозяйства, имеющие по 300-400 голов, а таких большинство, будут выгонять скот на весенние пастбища.

Другая проблема – из-за эмбарго селяне продают зерно неравномерно, маленькими партиями, по 200-300 тонн. Соответственно, и доход получают неравномерный. А получив, не знают, какие дыры в бюджете затыкать – то ли кредит отдать, то ли горючее купить... Возникает психологический фактор – зачем сеять, если снова не знаешь, как это реализовывать.

«КРЕСТЬЯНИН»: Вот, кстати, очень интересный вопрос – может, и правда, не надо было сеять столько пшеницы, а сосредоточиться на других культурах?

ЭДУАРД КУРОЧКИН: В этом году у нас в хозяйстве вымерзло 5 тыс га рапса из 20. Мы их пересеяли подсолнечником, и получается, у нас в севообороте теперь его более 15%. А это запрещено областным законодательством. Но единственное, чем я мог пересеять поля рапса, – это подсолнечник. Не оставлять же мне землю пустой?

АНАТОЛИЙ КУЧЕРЕНКО: Сейчас Ленинградская область заявляет о дефиците кукурузы. Наши аграрии вполне могли бы посеять и собрать её. Есть неудовлетворённый спрос и на белковые корма для животноводства... Но где гарантия, что осенью рынок не изменится и что-нибудь опять не запретят?

АЛЕКСАНДР БЕЦ: А если сейчас все бросятся сеять подсолнечник, будет переизбыток его на рынке, цена опять упадёт...

ЭДУАРД КУРОЧКИН: Насчёт запрета на экспорт скажу вот что. Когда во Франции отменили субсидии на производство молока, тамошние фермеры стали выливать своё молоко на улицы Парижа. И субсидии вернули. Я вот думаю – нам что, тоже везти «Камазы» с зерном и вываливать на Красную площадь? Тремя областями не можем достучаться до президента – отмените же наконец эмбарго...

«КРЕСТЬЯНИН»: Вы говорите, у регионов, пострадавших от засухи, нет денег на наше зерно. А если бы они были, это спасло бы ситуацию?

АЛЕКСАНДР БЕЦ: Так называемые «погорельцы» совсем без зерна не остались, на хлеб им хватит. Правильнее говорить о животноводческих регионах – в первую очередь заботились о них. Но в животноводстве та же история – искусственно ограничивают стоимость продукции. В предвыборный год власти нам говорят: мы боремся с инфляцией, стараемся для населения. Но это только первый уровень проблемы. Есть и второй. С точки зрения экономики инфляция выгодна производителю – цена на его товар повышается, доход растёт. Если производству не хватает прибыли, оно перестаёт воспроизводить само себя.

ВИКТОР БОРОДАЕВ: Прибыль хозяйства складывается из двух параметров. Первый – себестоимость. Тут многое зависит от агрария: сумел сэкономить – молодец. Второй компонент – цена реализации. Из-за отмены экспорта получается, что она от нас не зависит. По сути, сегодня стоимость зерна искусственно занижена в два раза. А СМИ ещё и намекают – хорошей цены и дальше не будет, не ждите. Продайте лучше государственной Объединённой зерновой компании, она там сама разберётся...

Недавно были перебои с поставками импортной сельхозтехники. Знаете, почему? В США фермеры так много выручили от экспорта своего зерна, что кинулись обновлять технопарк. Заводы не успевают на внутренний рынок поставлять технику, не говоря уже о нас...

Почему никто не знает себестоимость нефти или газа, которые продают за рубеж? Зато все знают нашу себестоимость – и заявляют: мироеды, мало вам, что ли, четырёх тысяч за тонну?! Нажиться, мол, хотите. А когда нефть дорожает, мы радуемся. Если я год назад продавал зерно по три тысячи, а сегодня есть возможность продать по четырнадцать, почему я не могу этого сделать?

«КРЕСТЬЯНИН»: Может, госпомощь компенсирует ущерб? Вице-премьер Виктор Зубков говорил, что для аграриев добились беспрецедентно низких процентных ставок по кредитам. По краткосрочным займам – 7-9%. Тема кредитования актуальна сейчас или большинство думает только о том, как бы отдать те долги, что уже есть?

АЛЕКСАНДР БЕЦ: Многие хозяйства, которые брали кредит у нас, не продали зерно, им надо перекредитовываться. У меня большие вопросы, как они это будут делать...

Реальная ставка для сильных хозяйств сейчас – около 10%, для хозяйств послабее – 14%, в том числе и у госбанков. Кто бы там что ни говорил – у банка есть разные методы, как добрать процент. И в целом: процентные ставки – не основная часть затрат фермера. И топливо, и зарплата. Главные расходы – паевые выплаты, семена, химия. Поэтому, мне кажется, слова властей – это всего лишь декларации.

«КРЕСТЬЯНИН»: Конечно, при таких условиях уговорить хозяйства застраховаться крайне сложно... А с новым законом об агростраховании господдержку вообще смогут получить только те, кто застрахуется от катастрофичес¬кой потери урожая. Как быть в этой ситуации?

АНАТОЛИЙ КУЧЕРЕНКО: В прошлом году процент застрахованных хозяйств в области составял 5,7%. Будут ли страховаться в этом году – не знаю. Понять отказ агрария можно. Что касается готовящегося закона, то наша компания «Ингосстрах» выступила против него. По ряду позиций он хуже того, что есть. Но это тема для отдельного большого разговора...

АЛЕКСАНДР ЯРОШЕНКО: Ага, я уже посчитал – по новому закону сумма господдержки будет равна сумме моих затрат на страхование. Так что не ждите, страховаться не буду!

«КРЕСТЬЯНИН»: Такое ощущение, будто в стране два сельских хозяйства – одно реальное, другое выдуманное чиновниками. Отчего так складывается? Ведь рапортуют: работа кипит, рынок контролируем...

ГЕННАДИЙ УРБАН: Года три или четыре назад на коллегии министерства нас как-то спросили: что сделать, чтобы выровнять ситуацию на продовольственном рынке? Я высказал свою позицию – перекройте кислород импортным поставкам животноводческой продукции, и рынок отрегулируется. Я не согласен с тем, что рынок должен быть полностью стихийным, мол, как на Западе. Что за глупость – на Западе всё чётко планируется: сколько надо сеять, какая будет цена, сколько закупят зерна. Почему у нас всё превратилось в «стихию», я не знаю.
ЭДУАРД КУРОЧКИН: Говорят, что у нас рыночная экономика, либеральная модель. На самом деле её нет. Рынок у нас – политический.

ВИКТОР БОРОДАЕВ: Нам всё время советуют чиновники – производите больше, больше. А зачем? У нас что, в стране чего-то не хватает? Закупим, если надо будет. Это чисто чиновничья психология – чтобы отчитаться: темпы, объёмы увеличились. А нужно это рынку или нет, не считают. У нас занижено потребление – вот его надо активнеее стимулировать.

«КРЕСТЬЯНИН»: Подводя итоги – что вы дальше будете делать в сложившейся ситуации? Какую стратегию выстраивать?

ВИКТОР БОРОДАЕВ: Резко менять ничего не станем, за нами стоят коллективы. Будем работать по плану, пытаться снижать себестоимость. Животноводством сегодня заниматься невыгодно. Это скорее политический вопрос. Мы стараемся расширять производство иначе.

Строим крупяной завод, закупили немецкое оборудование. Будем перерабатывать по 40-45 тысяч тонн зерна. И когда в следующий раз объявят эмбарго, мы будем продавать крупу...

АЛЕКСАНДР ЯРОШЕНКО: Конечно, ничего резко менять нельзя, севооборот рассчитан на годы вперёд. Есть два сценария – если эмбарго сейчас отменят, мы продадим зерно, будем в прибыли. Если продлят ещё на год-два – то до 60% хозяйств разорится. Надеюсь, мы выживем, несмотря на все сложности.

ЭДУАРД КУРОЧКИН: Вообще, надо активнее говорить о наших проблемах. Можно даже организовать какую-то коллективную акцию – обратиться к президенту с просьбой отменить эмбарго, привлечь внимание властей. Иначе никакого политического решения мы никогда не добьёмся...