Одной из главных аграрных тем весны 2010 года была минимальная
закупочная цена на молоко. Этот вопрос активно обсуждался на первом
съезде Национального союза производителей молока, который прошёл в
марте в Москве с участием первого вице-премьера правительства России
Виктора Зубкова и министра сельского хозяйства Елены Скрынник, о чем
«Аграрное обозрение» уже писало в предыдущем номере.
Сегодня на вопросы «АО» отвечает председатель правления Национального
союза производителей молока («СОЮЗМОЛОКО») Андрей Даниленко.
- Я родился в Соединённых Штатах Америки, в семье выходцев из России, в русском районе города Сан-Франциско, в среде белогвардейской эмиграции.
- Кто из ваших предков эмигрировал?
- Прабабушки и прадедушки по материнской линии. Сразу после революции они уехали из Тамбовской и Саратовской губернии. Это были состоятельные крестьяне, которые попали в мясорубку Гражданской войны. Им тогда не оставалось ничего, кроме как куда-то уходить из родных мест. Ситуация двигала их на окраины Российской империи, довела до Одессы, откуда первый попавшийся корабль довёз их до Нью-Йорка. Там они в потоке огромной эмиграции из Европы потихоньку ассимилировали и добрели до Сан-Франциско.
Воспитание я получал в русской церковно-приходской школе. Воспитывался в классическом русском, православном режиме, в семье, где были принципиально ценились русские традиции и где всегда царило чемоданное настроение в том смысле, что мы тут, в Америке, временно, и когда в России ситуация наладится, мы туда обязательно вернёмся.
Чтобы был понятен настрой моей семьи, скажу: мой дедушка, который эмигрировал в США ребёнком, в возрасте 11 лет, уже отслужив в американской армии и будучи невоеннообязанным с двумя детьми, добровольцем записался на Второй фронт, с американскими войсками добрался до Берлина и в комендатуре советских войск подал заявление о возвращении его семьи в Россию. Он-то на Второй фронт записался, потому что «Отечество в опасности». Пообщавшись с советскими войсками в Берлине, он почувствовал ещё большее желание вернуться на Родину. Слава Богу, его спас офицер-комендант, который сказал: «Убери своё заявление, тебя в лучшем случае ждёт расстрел, а в худшем ты сгниешь в лагерях».
Тем не менее, именно такой настрой был в нашей семье.
Поэтому когда моя мама достигла совершеннолетия, она решила осуществить свою мечту и увидеть историческую родину. Она скопила деньги и поехала в Советский Союз в составе туристической группы. Это был 1965 год. Экскурсоводом-переводчиком той группы был студент иняза, мой будущий отец.
Его корни тоже были из достаточно состоятельной крестьянской семьи Саратовской губернии, которая в смутное послереволюционное время помыкалась по всей России и доехала аж до Казахстана, но потом всё же вернулась оттуда и осела в Ленинграде. В этом городе вырос мой отец, там сейчас живут многие мои родственники по отцовской линии.
Так вот получилось: моя мама, корнями из Тамбовщины - Саратовщины, приехала из США в Россию, чтобы встретить тут человека с той же Саратовщины.
Много чего тут можно рассказывать.
В глазах моей мамы любой русский человек был идеален просто по определению. Для неё, и для меня, мой дед был вообще святым человеком.
Короче говоря, у моих родителей завязался роман, любовь с первого взгляда, долгая переписка. Три года они так промыкались и в результате подали заявление о браке. В то время Советский Союз такие браки совсем не приветствовал. Поэтому я родился в Соединённых Штатах Америки, и не по той причине, что этого хотели мои родители, а потому, что не было другого выхода. Мой отец находился в СССР и ждал, когда маме дадут разрешение жить здесь же. А ей давали туристические виза на две недели и не боле того.
Мне было 7 лет, когда ситуация как-то разрядилась. Мама пошла в очередной раз в советское посольство, на глазах у консула прослезилась, мужик, видно, попался сердобольный, и он ей намекнул, что для советского посольства весомым аргументом была бы рекомендация Компартии США. Тогда мама достучалась до самой Анджелы Дэвис. Та по-женски участливо отреагировала на просьбу моей матери и вскоре от Компартии США было написано письмо Брежневу. Читал Брежнев то письмо или нет, не знаю, но в ЦК оно точно попало, после чего маме очень быстро разрешили жить в СССР. Так я в 7 лет впервые попал в Советский Союз.
Жили мы как иностранные специалисты. Мама работала в Гостелерадио, переводила тексты для вещания за рубеж. Я учился в самой обычной советской школе. Только в отличие от своих друзей, которые на лето ездили к своим бабушкам и дедушкам в деревню, я тоже ездил к бабушке с дедушкой, но чуть подальше, в Сан-Франциско.
Шли годы, назревала перестройка, я тогда уже был подростком. Регулярно посещая США, а потом, возвращаясь в разваливающийся СССР, я понимал, что здесь происходит что-то неправильное. Последней каплей для меня был Чернобыль. Тогда, в 1986 году я принял решение, что не хочу жить в Советском Союзе. К тому времени я уже закончил школу и даже начал учиться на первом курсе истфака МГУ. Но мне не хотелось дальше наблюдать за этой циничной ситуацией, когда говорят одно, а делают всё совершенно по-другому.
Уехал в Америку, поступил в Калифорнийский университет, одновременно работал - преподавал на специальных курсах русский язык, был хорошо материально обеспечен.
К 1989 году, когда в России уже бурлила перестройка, проходили различные изменения, у меня накопилась очень сильная ностальгия по русской культуре, по русским человеческим отношениям, когда можно просто посидеть на кухне и поговорить. И я решил приехать в Россию на несколько месяцев – посмотреть, что тут нового.
- А где на тот момент были ваши родители?
- Отец в Америку так и не переехал, остался жить здесь. Но мои родители тогда уже разошлись. К сожалению, их любовь на расстоянии оказалась сильнее, чем любовь в совместной жизни. Мама вернулась в Соединённые Штаты, где и живёт до сих пор.
Так вот, приехал я сюда на несколько месяцев и задержался по сей день. Такова краткая версия достаточно долгой истории, в которой много самых разнообразных нюансов. Если когда-нибудь будет хоть какое-то свободное время, изложу эту историю на бумаге со всеми подробностями – для потомков.
- Вы стали знаменитым, когда на всю страну прозвучал ваш проект - группа компаний «Русские фермы». Вы не могли бы рассказать, что привело вас к этой идее?
- Всё, что я делаю в своей жизни, - не знаю, почему так складывается, - делается не в силу изначального стратегического замысла, а как бы само собой. Приехав в Россию в 1989 году, я не ставил задачу остаться тут. Просто я решил: раз уж приехал, надо поучиться дальше в университете, на том же истфаке. Начал учиться – надо бы закончить. В процессе учёбы надо было чем-то зарабатывать себе на жизнь. Я подрабатывал переводчиком для иностранцев, в основном американцев, которые приезжали в Россию. Первая группа, с которой я плотно работал, была группа анонимных алкоголиков, которые приехали в Россию поделиться своим опытом. Меня заинтриговала их деятельность, и в 1990 году я, будучи студентом МГУ, учредил первую в России частную клинику по лечению алкоголизма и наркомании.
А в 1992 году я познакомился с одной американской делегацией, которая приехала в Россию обеспечивать гуманитарные поставки продовольствия. Я переводил встречу этой делегации с депутатами Верховного Совета. На этой встрече был такой разговор, что, дескать, спасибо вам за гуманитарную помощь, но если вы очень хотите помочь России, лучше бы тракторов привезли, передовые технологии, мы вам земли дадим сколько надо – работайте. Я, переводя, совершенно не думал, что этот разговор будет иметь какое-то отношение к моему будущему. Но несколько членов американской делегации выросли в фермерских хозяйствах США и очень заинтересовались поставленным вопросом. Короче, они решили организовать курсы для подготовки фермеров в России, а меня попросили быть координатором организации этих курсов. Я подумал: почему бы нет, интересно. Организовывая эти курсы, я невольно впитал в себя всю информацию, которую на них излагали. В 1993 году те же американцы сказали: давайте найдём какие-то ресурсы и организуем кредиты для начинающих фермеров. Тогда идея фермеризации России была модной. Я не знаю, что меня дёрнуло, но я решил: почему бы мне не попробовать? Взял пять гектаров земли в Дмитровском районе Московской области, посадил картошку. Потерпел полное поражение в этом проекте. Но тут уж меня взял азарт – как же так, у других получается, а у меня нет. И пошло-поехало: на следующий год взял 50 гектаров, потом ещё 50 гектаров. А потом ко мне пришли акционеры колхоза, у которого я арендовал землю, и говорят: ты вроде энергичный парень, а у нас в хозяйстве зарплату не платят, перспектив никаких нет. В советское время это было очень серьёзное образцово-показательное племенное хозяйство, но к середине 90-х оно уже полностью развалилось. Меня долго уговаривали возглавить это хозяйство. Я пошёл к главе района, объяснил ситуацию и сказал: не хочу, у меня ни опыта нет, ни возможностей, у самого пока ничего нет. Тогда глава района посоветовал: ты, говорит, если не хочешь, выстави им такие условия, чтобы сами отказались. Я так и сделал: выставил колхозникам драконовские условия, но они единогласно с ними согласились и проголосовали «за».
- Что же это за условия были?
- Я им сказал, что не обещаю выплатить долги по зарплате, не обещаю, что вы все останетесь работать в хозяйстве, есть шанс, что больше половины из вас уволю, что если вы мне не отдадите 75% акций хозяйства, то я даже рассматривать ничего не буду. Ну, то есть выдвинул условия, которые для колхозников означали полную потерю контроля над предприятием, при этом они не получали никаких гарантий взамен. Я в открытую сказал, что денег у меня нет, ничего вообще нет, и был абсолютно уверен, что разговор на этом закончится. Но тут встала какая-то доярка и говорит: «А что нам терять? Терять-то уже нечего! И так ничего нет!» Так я стал директором предприятия и в ужасе всю ночь думал, что дальше делать. И пошло-поехало.
В колхозе была молочная ферма в ужаснейшем состоянии. Я навёл на ней порядок, но она всё равно оставалась убыточной. Сделал всё что мог – убыточная. Пошёл к главе района, говорю: надо что-то делать, можно я ликвидирую эту ферму? У меня овощи дают прибыль, но вся она уходит на погашение убытков фермы. Зачем мне это? На это глава района отвечает: ни одной коровы я тебе зарезать не дам, даже не думай. Я всё же думал, долго думал, пригласил иностранных специалистов, спросил у них, что можно с этой фермой сделать. Они отвечают: только снести, другого варианта просто нет. Построить новую ферму с нуля будет дешевле, чем привести эту в порядок. Опять пришёл к главе района, объясняю ситуацию и говорю: если я новую ферму построю, разрешите эту снести? Если построишь, отвечает, разрешу. Вот так в 2002 году я построил первую в России молочную ферму холодного беспривязного содержания, которая стала для многих примером нового подхода к молочному животноводству, теперь довольно распространенного. У этой технологии есть много плюсов, но есть и много минусов, но это отдельная тема.
А дальше пошло по накатанному: меня заметили, стали приглашать в разные регионы. В Ставропольском крае я построил более крупный комплекс. Если в Дмитрове ферма была на 600 голов, то в Ставрополе на 1200. Потом меня пригласили в Белгородскую область, я там построил две фермы на 2500 голов.
- В этих проектах вы выступали в качестве приглашенного эксперта или возводимые вами хозяйства принадлежали вам?
- Я выступал там в качестве управляющего с правом выкупа хозяйства, если я этого захочу.
- А дмитровское хозяйство по-прежнему принадлежало вам?
- Да, до сих пор оно в моей 100-процентной собственности.
Теперь у меня новый проект – в Пензенской области строю комплекс на 3600 голов, который надеюсь открыть летом этого года.
Вот что представляет на сегодняшний день ГК «Русские фермы». Что-то у меня в собственности, но очень многое - в оперативном управлении. Я по-философски отношусь к этим вопросам, потому что, по моему личному мнению, к сожалению, в России ещё полный бардак с собственностью на землю, у нас очень несовершенная система защиты вообще прав собственности. В России я работаю, пока дают возможность работать. Слава Богу, пока такая возможность есть, я строю, созидаю. Сегодня, после 17 лет моей деятельности в российском сельском хозяйстве, мне есть что показать.
- Какое поголовье вы сегодня контролируете?
- Пока в общей сложности – около 10 тысяч голов дойного стада. Думаю, на этом уровне оно и останется, поскольку в каждом проекте у меня есть партнёры, которые, когда понимают, что проект раскручен, берут управление им на себя. К тому же, если честно, я теряю интерес к проекту, когда он начинает стабильно работать. Может быть, поэтому некоторые меня называют кризисным управляющим. Мне нравятся новые задачи.
Теперь я очень серьёзно занялся Национальным союзом производителей молока, который на сегодняшний день объединяет боле 1000 предприятий молочной отрасли, и 90% своего рабочего времени я трачу на него. Так что это, можно сказать, мой новый проект.
- А зачем он вам нужен? Какие новые задачи перед собой сегодня ставите?
- Это политика, я ею тоже занялся не в силу своих изначальных устремлений. В 2008 году у В. Зубкова было совещание производителей молока, на нём присутствовал тогдашний министр сельского хозяйства А. Гордеев. Я там сказал, что во всех цивилизованных странах мира есть организации, которые лоббируют интересы производителей молока. А в России такая ситуация, что даже мы, крупные производители молока – мелочь на фоне тех переработчиков, с которыми мы ведём переговоры. Поэтому нам очень тяжело отстаивать свои интересы и было бы здорово, если бы у нас был свой союз. Но собрать нас всех вместе без участия сильной политической воли очень сложно, мы все очень разношёрстные, разнородные. Мне говорят: нет вопросов, что нужно? Я отвечаю: было бы хорошо, если бы вы провели специальное совещание по этому вопросу. А у нас в России как: кто проявляет инициативу, тот пусть её и реализует. И меня тут же назначили ответственным за оргкомитет этого совещания. В результате собралось совещание, оно же и правление, встал вопрос, кого избрать председателем. Говорят, пусть Даниленко и занимается этим делом. Конечно, мне было приятно услышать такое, я, говорю, согласен, а про себя думаю: будет у меня какая-то общественная нагрузка, буду ею заниматься, пригласят меня на совещание – приду, расскажу о положении дел, умные люди меня услышат и всё пойдёт как надо. Но в течение 2008-2009 годов я понял: ожидать, что я скажу правильные слова, их тут же подхватят и всё будет нормально, нереально, такая схема не работает. Если создавать союз производителей молока, то им надо очень и очень серьёзно заниматься. А ещё в 2009 году я для себя понял, что у нас – полный бардак в регулировании нашего внутреннего рынка. То есть мы его регулируем, но в антикризисном режиме, а не исходя из стратегических, долгосрочных интересов. И решения принимаются по принципу: кто ближе к телу, тот и получает преференции. Я понял, что мне заниматься бизнесом в России при такой непредсказуемости - неинтересно. Потому что, каким бы я эффективным ни был, и даже с моими связями, я остаюсь уязвимым для каких-то внешних, не зависящих от меня действий, которые способны снести всё, что я сделал. Я - как маленький мальчик, сижу на берегу моря и строю из песка крепости, дома, которые мне нравятся, но рядом – волна, которая в любой момент может слизать всё, что я создал. И я понял, что необходимо создавать систему защиты моего и моих коллег бизнеса. А такой защитой может быть только сильный союз, который в состоянии прийти к власти и аргументированно сказать: уважаемые, надо срочно делать это, это и это, и таково не моё мнение, а мнение нескольких тысяч производителей молока, за которыми стоят десятки тысяч людей, жизнь которых зависит от вашего решения. Я пришёл в правление и говорю: больше заниматься символическим союзом не буду. Не вижу в этом смысла. Наш союз надо делать серьёзной организацией и защищать свои интересы. Потому что одно дело, когда я прихожу на совещание, и все знают, что за мной стоит несколько десятков членов правления, – это один разговор. А когда за мной стоят десятки субъектов Федерации, и в каждом из них – много хозяйств, и у всех у них единое мнение по ключевым вопросам, - это совершенно другая ситуация. Правление меня поддержало. В результате 3 марта 2010 года мы провели первый всероссийский съезд Национального союза производителей молока, на котором были приняты очень важные для отрасли решения. Один тот факт, что мы собрали съезд и сделали ситуацию в молочной отрасли публичной – это колоссальный шаг вперёд. То, что мы сейчас привлекаем к себе народ, – это тоже огромный шаг. То, что вчера министр сельского хозяйства Е. Скрынник провела совещание с членами нашего Союза и в этом совещании приняли участие как производители молока, так и переработчики, и у нас по всем вопросам была единая консолидированная позиция, – это очень важный показатель.
- Главной темой упомянутого вами первого съезда Национального союза производителей молока была цена на молоко. Выступая с трибуны, вы сказали, что в идеале надо было бы заключать соглашение между двумя союзами - производителей сырья и его переработчиков. Но в рамках нынешнего законодательства это невозможно, поскольку ФАС сочтёт такое соглашение картельным сговором. Вы были вынуждены создать некий внутренний документ – Соглашение о минимальной цене на молоко. Его подписали как производители молочного сырья, так и некоторые переработчики, входящие в «СОЮЗМОЛОКО». Никакой юридической силы ни для кого этот документ не имеет, но он является выражением намерения подписантов продавать и покупать сырое молоко по базовой цене не ниже, чем 11 рублей за килограмм. Ваши критики утверждают, что даже те переработчики, которые подписали это Соглашение, в силу чисто экономических причин летом будут вынуждены его нарушить – реальная закупочная цена на молоко будет ниже. Кстати, кто-нибудь из крупнейших переработчиком молока вошёл в Соглашение – «Вимм-Билль-Данн», «Юнимилк»?
- Отвечаю попунктно.
Во-первых, я считаю, что в России сложился неправильный стереотип, исходя из которого, принято считать, что «Вимм-Билль-Данн» и «Юнимилк» - это весь рынок молочной продукции. «Юнимилк» с «Вимм-Билль-Данном» вместе взятые закупают 20-30% продаваемого сырого молока в России. А всем известная компания «Данон» закупает молока меньше, чем многие крупные самостоятельные региональные заводы. Другое дело, что традиционно считается: «Вимм-Билль-Данн», «Юнимилк» и «Данон» платят самую высокую цену, поэтому их представляют как неких законодателей ценовых мод. Но, в моём понимании, во всём мире «законодателями мод» были, есть и всегда будут производители сухого молока, сыра и масла. Потому что это тот биржевой товар, который определяет нижний – подчёркиваю, нижний! – предел рынка. На сегодняшний день нам удалось привлечь в ряды наших соратников именно такие крепкие средние региональные заводы, которые в первую очередь заинтересованы в стабильности цены и прогнозируемости ценообразования. Многие из этих заводов одновременно являются ещё и производителями сырья, поскольку владеют животноводческими фермами и ситуацию в молочном скотоводстве знают очень хорошо.
Во-вторых, у меня нет никаких иллюзий по поводу того, что даже если бы все переработчики молока подписались под Соглашением, то будут какие-то ощутимые последствия для тех, кто не выполнит условия этого Соглашения. Наша задача заключалась и заключается несколько в другом. В том, чтобы мы стали в России законодателями традиции установления ориентира минимальной цены на сырое молоко. И если реальная цена падет ниже этого минимума, все должны понимать, что в отрасли возникают серьёзные проблемы. Мы определили, что минимальная базовая закупочная цена в 11 рублей без НДС за килограмм молока с содержанием белка 3,0% и жирностью 3,4%, является, по нашему мнению, индикатором минимального уровня дохода, необходимого для того, чтобы молочное животноводство просто существовало. Мы не говорим о развитии и процветании при такой цене – речь идёт только о существовании.
В-третьих, основное решение относительно цены на молоко на внутреннем рынке России определяется не тем, какое решение примут «Вимм-Билль-Данн» и «Юнимилк», а тем, какие условия сложатся на рынке. А условия на рынке в первую очередь складываются – с учётом того, что мы страна, импортирующая молочную продукцию – в зависимости от того, по какой цене на наш рынок попадает и сырьё, и готовая продукция из-за рубежа. Поэтому Соглашением мы подняли три фундаментальных вопроса.
Первый. Давайте публично говорить о том минимальном уровне дохода, который необходим производителю для того, чтобы он нормально существовал. Мы это сделали. Сегодня мало кто не слышал про 11 рублей, эта сумма уже засела в головах у всех. Одно это уже огромное достижение. Мы поставили определённый публичный ориентир. Раньше крестьянин сидел у себя в хозяйстве, к нему приходили местные переработчики или закупочные организации и говорили: вот такая цена и другой не будет. Что оставалось делать крестьянину? Соглашаться. А сейчас он знает реальную ситуацию по России и вести себя будет по-другому.
Второй вопрос, поднятый нами. В Соглашении мы написали, что соблюдение минимальной закупочной цены на молоко возможно при выполнении определённого списка государственных мер. Если эти меры будут исполняться и государство будет защищать внутренний рынок, то соблюдение указанной минимальной цены реально. Если государство не будет в должной мере защищать внутренний рынок, то эта цена, к сожалению, будет поставлена под угрозу. Потому что, конечно, если переработчик сможет получить сухое молоко в два раза дешевле из Белоруссии, как это было в прошлом году, то какой смысл ему покупать в два раза дороже сырое российское молоко. Но если мы защитим наш внутренний рынок от европейцев, которые могут отправить нам сыр за полцены, от Украины, которая может нам продать даже реэкспорт, если мы договоримся с Белоруссией, что она не будет демпинговать на нашем рынке, то соблюдение выработанной нами минимальной цены вполне реально, хочет этого переработчик или не хочет. К тому же стабильная цена - в интересах переработчика и потребителя. Потому что если цена на сырьё стабильна, у нас стабильно идёт сырьевой поток и стабильна ситуация на рынке готовой продукции. Как только на рынке начинается хаотичное движение вверх-вниз, с нами начинают играть в игры импортёры. Но как только импорт начинает занимать нишу на нашем российском рынке, это негативно сказывается на нас, производителях. Это плохо для переработчиков, которым надо свою продукцию куда-то сбывать, а лучшие места уже занял импорт. И это плохо для потребителя, потому что сегодня импорт дёшев, а завтра, когда импортёр поймёт, что мы от него зависим и не можем без него, цены на импортное продовольствие взлетят вверх.
Третий вопрос. Мы, производители молока, должны решать наши проблемы вместе с переработчиками, потому что у нас во многом общие проблемы. Сегодня я с удовольствием говорю, что многие региональные заводы присоединились к Соглашению и разделили нашу позицию по поводу того, что чем тратить силы на борьбу друг с другом, давайте все вместе сядем за один стол с министром сельского хозяйства, руководителями других профильных ведомств и скажем: у нас есть внутренний рынок; вот сколько можем произвести мы; вот сколько может произвести Белоруссия; вот наша себестоимость производства; вот наша себестоимость переработки и так далее; так давайте формировать и защищать свой внутренний рынок.
Кстати, о Белоруссии. На сегодняшний день, если мы в едином экономическом пространстве, и если белорусы действительно вкладываются в развитие своего молочного животноводства, и если у нас действительно есть потребность в белорусской молочной продукции, потому что мы пока ещё сами себя ей обеспечить не можем, нам лучше договариваться о правилах игры, о совместном рынке. Им что, выгоднее продавать у нас свою продукцию в два раза дешевле? Нет, они хотели бы продавать товар по нормальным ценам. Значит, мы просто должны договориться, в какие регионы они поставляют свою молочную продукцию, в какие – мы, по каким ценам и так далее.
К сожалению, многие журналисты слишком примитивно оценили наше Соглашение – дескать, если подпишешься под ним, то будешь соблюдать установленную цену, если не подпишешься – цены не будет. Сама по себе подпись не имеет решающего значения. Если бы «Вимм-Билль-Данн» и «Юнимилк» сегодня подписали это соглашение, это тоже не значило бы ничего, потому что если попадёт дешёвое импортное сырьё на российский рынок, коммерсанты будут его покупать и забудут про все остальные обязательства. Потому они и коммерсанты. И именно по этой причине крупнейшие переработчики не хотят подписывать Соглашение, они ведь больше на виду, чем региональные заводы.
Но я пытаюсь донести до них и до всех остальных одну мысль: вот минимально приемлемый уровень закупочной цены на сырое молоко, давайте все вместе прикладывать усилия для того, чтобы этот уровень соблюдался, а дальше – чтобы соблюдался приемлемый уровень цены для переработчика и для конечного потребителя. И если тратить на что-то свои силы, то лучше их направить не друг на друга, а на тех переработчиков, которые занимаются контрафактом, производят продукцию сомнительного качества. Это же большая проблема: когда на полке магазина стоит сливочное масло по цене в два раза ниже себестоимости, возникает вопрос – там действительно сливки или пальмовое масло.
Вместо того, чтобы играть друг с другом в покер и ждать, кто кого перехитрит, выгоднее сделать наш рынок прозрачным и понятным: вот цена на полке, а вот как эта цена примерно должна распределяться по всему производственному процессу.
В Америке – это нормально явление, когда заводы публикуют свои закупочные цены на год вперёд. И именно этого мы хотим добиться нашим Соглашением: иметь ценовые ориентиры хотя бы на 2010 год.
Моё последнее слово на съезде Национального союза производителей молока призывало: пора навести порядок в молочной отрасли. Для меня это значит: нам надо всем вместе договариваться и выстраивать взаимовыгодные условия работы на рынке. У меня нет никаких противоречий ни с «Юнимилком», ни с «Вимм-Билль-Данном», ни с «Даноном», ни с кем-то ещё из переработчиков. Нам всем надо жить вместе и защищать наш общий внутренний рынок.
Сегодня я с удовлетворением могу сказать, что весной 2010 года пока не произошло такого падения цены на молоко, как это было год назад – средняя закупочная цена в России держится выше 12 рублей. Многие компании, в том числе те, которые пока не подписали наше Соглашение, заключают годовые контракты, в которых обозначена цена 11-12 рублей и даже выше. Я считаю, что это уже хороший результат нашей деятельности.
- Вы сказали, что резкие ценовые колебания на молочном рынке – большая проблема для всех. Но надо быть очень наивным человеком, чтобы не понимать, что сами аграрии во многом виноваты в этих колебания, ибо до сих пор существует такое понятие, как сезонные пики производства молока. Эти пики устраняются элементарными зоотехническими мероприятиями. Так почему до сих пор у нас летом производится молока значительно больше, чем нужно? На предприятиях под управлением ГК «Русские фермы» наверняка ведь никакого пика нет?
- У нас – нет. У нас традиционная сезонность отсутствует вообще, более того, зимой мы производим чуть молока больше, чем летом. Вы абсолютно правы, когда говорите, что сезонность устраняется элементарными зоотехническими решениями, для этого не надо строить современные комплексы. Но вопрос не в этом, а в том, что проблему сезонности слишком политизировали. И, к сожалению, политизировали во многом переработчики.
Если вы посмотрите графики производства молока в Евросоюзе, то увидите, что и у них сезонность есть – летом производится молока заметно больше, чем зимой. Это факт.
Другой факт состоит в том, что уровень сезонности в России постоянно падает, потому что производители понимают, что им сезонность не выгодна.
Третий факт: переработчику сезонность выгодна, потому что это даёт возможность аргументировать резкое снижение закупочной цены в летний период. В других странах этого не происходит, потому что переработчик в летний период увеличивает производство сыра, сухого молока и таким образом снимает излишек с рынка. Поэтому если мы точно так же скажем сыроделам: не волнуйтесь, в зимний период мы импорт сыра ограничим, поэтому всё, что вы сейчас заготовите, зимой продадите, они тоже будут летом увеличивать производство молочных продуктов длительного хранения. Если мы отечественным сушильщикам скажем: не переживайте, зимой на вашу продукцию будет высокая цена, потому что мы не дадим завалить наш рынок сухим молоком из-за рубежа, они тоже будут снимать излишки сырого молока с рынка.
С другой стороны, конечно, одним только вопросом цены невозможно решить всех проблем молочной отрасли. Я даже сам несколько удивлён тем ажиотажем, которые разгорелся вокруг цены на молоко. Вопрос-то лежит гораздо глубже. Сегодня мы должны сосредоточиться не на цене, а на защите внутреннего рынка, на стимулировании современных технологий, на кооперировании между производителями молока. Есть примеры, когда несколько производителей молока, каждый из которых имеет свои пики производства молока, объединившись, в совокупности эту сезонность нивелируют. Мы не можем забывать и о том, что должна быть система серьёзного анализа эффективности работы того или иного хозяйства. Мы хорошо помним, как в 2007-2008 года все наперегонки брали огромные кредиты, вешали на себя колоссальные финансовые обязательства, и сегодня хуже всего обстоят дела у тех хозяйств, которые построили современные комплексы. Почему? Потому что у них огромное количество долгов, у них – слишком быстрый рост производства, не всегда, к сожалению, соответствующий росту качества управления. Поэтому многие из тех, кто сегодня заявляет о своих финансовых трудностях из-за ценовой ситуации, на самом деле во многом всего лишь имеют результат собственных просчётов. Так что проблем много, и не все они сводятся к цене на молоко.
Но при этом не могу не заметить: ценовая ситуация в птицеводстве и свиноводстве сегодня такова, что эти отрасли активно развиваются. А ценовая ситуация в молочном животноводстве такова, что ни один банк не хочет давать кредиты под молоко. Но я не верю, что молочники глупее, чем птицеводы.
- Но я всё-таки не услышал вашего ответа на вопрос о сезонности: почему предприятия ГК «Русские фермы» ушли от неё, а остальные никак не могут, хотя сделать это не так сложно.
- Потому что в России ещё много хозяйств, которые живут по-старинке.
Но, кстати, не всегда патриархальные способы ведения дела экономически нецелесообразны. Представьте себе: вы – руководитель хозяйства, ни одного кредита вы не брали, амортизации у вас никакой нет, потому что всё давно уже самортизировано, ваша молочная ферма стоит ещё с советских времён, стадо тоже с тех пор не сильно улучшилось, современной техники нет. Но у вас неплохой коллектив. И у вас – прекрасные луга, пастбища. Что вам остаётся? Выгнать своё стадо на эти луга, пустить туда же быка. Вы не покупаете дорогое импортное семя, у вас нет затрат на дорогого осеменатора, корма у вас летом практически дармовые. Да, у вас будет много молока, но его себестоимость настолько низкая, что вас это, возможно, и устраивает. Так что такое сезонное производство в некоторых регионах может оказаться экономически более выгодным, чем работа в суперсовременных комплексах, на оплату кредитов по которым вам придётся отдавать по пять рублей с каждого литра молока.
Тем не менее, ещё раз повторю: сезонность в России выравнивается, но полностью от неё избавиться вряд ли получится и вряд ли необходимо.
- Вы много раз подчёркивали большую роль, которую играют на рынке производители сухого молока. В связи с этим вопрос: как вы сейчас оцениваете введённый полтора года назад техрегламент на молоко, который фактически скомпрометировал продукты, произведённые из сухого молока, предписав называть их не иначе как «молочный напиток», в результате чего рынок сухого молока фактически рухнул?
- Я считаю, что решение было принято абсолютно правильное, а вот исполнение этого решения было не совсем правильным. Такое решение нужно было сопровождать очень серьёзно продуманной пиар-акцией и социальной рекламой. Что произошло? Всех напугали фразами «молочный порошок», «мутная вода», и у потребителя появился панический страх перед продукций из сухого молока. На самом же деле сухое молоко – это хороший качественный продукт, который потребляется во всём мире. Я в детстве ложками ел это сухое молоко. Севера без него тоже не обойдутся, так же как кондитерская промышленность и так далее. Что плохого в названии «молочный напиток»? На Западе этими молочными напитками уставлены прилавки, они там продаются и с клубникой, и с ванилью, и с шоколадом – сотни вариантов, и их потребляют с огромным удовольствием. Надо просто понимать, что это – не молоко, это другой, но тоже качественный продукт. Техрегламент был в первую очередь нацелен как раз на то, чтобы потребитель имел информацию, что вот этот продукт сделан из цельного молока, а этот – из сухого. И пусть выбирает из этих двух качественных продуктов тот, который ему больше хочется. У нас же «молочный напиток» почему-то стал синонимом какой-то отравы. Это неправильное донесение информации до потребителя. Мы должны бояться не сухого молока, а стабилизаторов, искусственных красителей, вкусовых стимуляторов.
Одной из серьёзных задач нашего Союза как раз является национальная программа социальной рекламы потребления молока и молочной продукции. Нам надо стимулировать доверие к молоку и его потребление. Все развитые страны мира, реализующие программы стимулирования потребления молока, имеют здоровое, долго живущее население.
Беседу вёл Антон Разумовский
Источник: журнал «Аграрное обозрение», март-апрель 2010 года
