200 млн тонн зерна

Директор Института права и развития Высшей школы экономики Алексей Иванов о том, как России выйти на цифровой уровень в сельском хозяйстве

Национальный проект по международной кооперации и экспорту предусматривает рост годовой продажи продовольствия из России за границу до $45 млрд к 2024 году — почти вдвое против нынешнего. Минсельхоз видит основным способом достижения планки в $45 млрд наращивание экспортных оборотов пищевой промышленности, готовой продукции из России — от тульских пряников до халяльных колбас. Увеличение экспорта в денежном выражении при таком подходе достигается за счет большей добавленной стоимости экспорта — очевидно же: пряник дороже, чем зерно для муки, из которой он сделан. Но у этого подхода есть и другая сторона.

На поверхности лежит проблема выхода на те рынки, где есть платежеспособный спрос на товары с высокой добавленной стоимостью: там очень жесткая конкуренция за покупателя. Продвижение новых продуктов питания на эти рынки — не только борьба с потребительскими привычками и стереотипами (пармезан из Италии, а рокфор из Франции), но и борьба с системой сложившихся экономических связей. Местные агропроизводители пользуются массой привилегий: тут и субсидии в десятки миллиардов евро, и льготный доступ к местным ярмаркам, выставкам, инфраструктуре хранения, и кооперация с взаимопомощью, сложившиеся за столетия,— закрытое пространство доверия, в которое очень сложно пробиться молочным, колбасным, кондитерским и прочим готовым изделиям из относительно изолированной России. Можно сказать, что нет таких крепостей, которые не могли бы взять российские аграрии, но вряд ли плоды кропотливой работы появятся до 2024 года.

Другой вопрос касается той самой добавленной стоимости. Выход на рынки богатых стран потребует колоссальных капитальных затрат: глубоких маркетинговых исследований, агрессивных рекламных кампаний, демпинга и др., с одной стороны, и строительства новых перерабатывающих мощностей в России — с другой. Это миллиардные вложения! Вопрос — как долго эти вложения будут окупаться и вообще окупятся ли? А когда Россия наконец получит свои $45 млрд за готовую продукцию, сколько из этих $45 млрд останется в России после всех расходов?

Решение проблемы роста агропродовольственного экспорта в столь короткий срок находится скорее в области международной кооперации, а не экспорта. Вообще, представление о мировой экономике как о большой ярмарке, куда государства привозят товар, как это делали средневековые феодалы, сильно устарело. Экономика переплетена миллионами глобальных производственных цепочек, иначе называемых цепочками создания стоимости (value chains), в которых и происходит организация экономической жизни одновременно в совершенно разных странах и регионах. И $45 млрд внешних поступлений должны достаться российскому агропрому при повышении его доли ценности (value) в тех самых глобальных продовольственных цепочках.

Правда, бывает, что рост валового экспорта не влечет пропорционального роста национальных доходов, а то и вызывает негативный эффект. Яркий пример — толлинговые схемы в алюминиевой промышленности в 1990-е годы: глинозем поступал из-за рубежа, производитель использовал дешевую энергию сибирских гидроэлектростанций — и алюминий вывозили за рубеж. Кроме загрязнения сибирских городов, воздуха и рек, мы мало что получали: львиная доля ценности от этих операций оседала на других концах цепочки. Агропрому нужна иная международная кооперация, нужно максимально использовать конкурентные преимущества для повышения доли оставленной в России экономической ценности от работы глобальных продовольственных цепочек.

Известный экономист Майкл Портер писал, что реализуют свой экономический потенциал только те страны, что опираются на уникальные факторы конкурентоспособности. Для России это прежде всего природные факторы: хорошая почва, в том числе свободная пашня, вода, относительно благоприятные климатические условия в средне- и долгосрочной перспективе; удобное для экспорта зерна географическое расположение; относительная инфраструктура. В 2015 году площадь неиспользуемой пашни составляла 19,7 млн га, из которых 9,3 млн га не используются более десяти лет. Площадь пашни, пригодной для введения в оборот, Минсельхоз оценивает в 11,9 млн га. Себестоимость тонны зерна в России — одна из самых низких в мире — $120, в ЕС — $160, в США — $154, в Австралии — $169. За последние 20 лет удалось резко увеличить урожай зерновых: с 65,4 млн тонн в 2000 году до 135,3 млн тонн в 2017 году, но рост практически остановился.

Россия, вероятно, способна производить и 200 млн тонн зерна в год без существенного усиления воздействия на окружающую среду. Внутренние потребности в зерновых не превышают 80 млн тонн, значит, на экспорт можно отправить даже более 100 млн тонн.

Реально ли это?

Сегодня доля России на рынке зерна — 4%, пашни — 10% мировых площадей, а чернозема — 40%! Одна из причин диспаритета — зависимость российского экспорта: зерно продается в основном в российских же портах на условиях FOB (Free On Board) не конечному потребителю, а торговым посредникам. Небольшая группа глобальных трейдеров (ADM, Bunge, Cargill и Louis Dreyfus, Glencore) контролирует до 80% мировой торговли зерном. Эта олигополия обладает достаточной рыночной властью, чтобы манипулятивно управлять ценообразованием на зерно в мировом масштабе. Один из способов манипуляции — биржевая торговля фьючерсами и другими производными финансовыми инструментами на зерно. По данным Комитета ООН по торговле и развитию, оборот деривативов на сельскохозяйственные товары в 20–30 раз больше реального (а нефти — в 50 раз!). Практически неограниченный доступ к капиталу указанной группы трейдеров создает предпосылки к тому, чтобы они системно управляли ценообразованием на зерно.

В прошлом году олигополия начала строить общую цифровую платформу для торговли зерном и другими подобными товарами; их власть теперь только укрепится. Для России это означает фактическую невозможность независимого эффективного планирования экспорта зерна, означает встраивание в цепочки поставок, управляемые этой глобальной олигополией, означает крайне зависимое положение в глобальной продовольственной цепочке. России остается небольшой доход в сегменте товарного производства. Эта зависимость также сдерживает возможность преодолевать транспортно-логистические ограничения при перемещении урожая за пределы России. Для удвоения российского агроэкспорта нужны нетрадиционные подходы к отношениям с потребителями.

Наиболее остро проблема продовольственной безопасности стоит в регионе, географически близком к России: в странах Ближнего Востока и Северной Африки. В Египте более 50 млн человек зависят от бесплатного хлеба от государства. В этих условиях мы можем выстроить прямые отношения с потребителями, используя основные преимущества, которые дает цифровизация глобальных экономических отношений,— уход от посредников, замена каналов глобальных трейдеров на прямые партнерские отношения. Такая схема и станет альтернативой, которая позволит России определять правила игры и преодолеть бутылочное горлышко глобальной олигополии. Одной из уникальных возможностей построения долгосрочных партнерских отношений со странами Ближнего Востока является их структурирование по традициям исламского права с его системой норм, ориентированных на стабильность и долгосрочность. Организационно-правовая модель такого взаимодействия разработана командой Высшей школы экономики для проекта «Агрофинмост» и в ноябре получила поддержку от академических и инвестиционных кругов стран Ближнего Востока на международной конференции по исламскому банкингу и финансированию. Ее проводили Организация по бухгалтерскому учету и аудиту исламских финансовых учреждений и Всемирный банк.

Источник: Журнал "Коммерсантъ Наука"